Книги о 166-й стрелковой дивизии

Часть 22. Воспоминания артиллериста Алексея Ромашова, написанные им самим

Родился я в селе Вороново Томской губернии в 1913 году. Призвался в Красную Армию в октябре 1935 года и попал в Северный городок в полковую батарею 76-мм пушек. Зачислен курсантом в учебную батарею 45-мм орудий. Из меня колхозника, преподаватели, командиры дивизиона особого противотанкового назначения сделали помкомвзвода в 1937 году, а осенью присвоили старшину и оставили на сверхсрочную в должности старшины батареи, где я и жил, как дома, до войны. Звание младшего лейтенанта мне дали в 19-й Армии Западного фронта за инициативу на войне, и я гордился этим, имел должность командира огневого взвода 45-мм пушек. Техника была мелкая, но по тому времени это не ПТР, а пушечка, как я позже понял её – хорошая, меткая, как винтовка. И так с этой пушкой, как охотник, я ходил по фронтам – Западный фронт, 2-й Украинский, в Харькове, в Воронеже, в Сталино и всё был ком. взвода – младший лейтенант. В звании повышать меня не приходилось. Наш 205-й ОАД (отдельный артиллерийский дивизион) 166-й стрелковой дивизии, число не запомнил, но с приездом в июле где-то 6-7-го несколько дней мотался по полкам 166-й, а полки меняли позиции фронта и потому люди всюду копали землю и мы врывались в неё глубоко, а вскоре оставляли труды свои и ехали лесами куда-то дальше ночами и днём. Штабы и командование 166-й часто были с нами в начале, а потом, как мы оказались у гор. Белый, командира Кузичева и комиссара Колчанова не было видно.

Зато старший лейтенант Вирясов будто переродился. Ноздри раздувались, пистолет был в руке и голос стал басом, а лицо худое, худое стало. Он здорово придирался за чистотой пушечек и опрятность расчётов. «Эх, вы! Вояки! Носы повесили, а боёв ещё не было. Чего будет из вас? А ну, подтянитесь». Вирясов – мордвин и своего старшину, которого он звал «махровый», не любил за правду. Школу ТАУ окончил, а склонять не научился. Лошадь «Он», а кобыла «Она», «Твой пушка грязный» и т.д. Но душа в этом человеке была девичья и лицом красивый был парень-мордвин. Вирясов далеко бы пошёл по службе, но нас как-то скоро растрепало. В октябре 10-го потерялись последние дорогие люди и Вирясов пропал.

 Пётр Сергеевич Галынский

Дивизион 205-й в 1940 году был переведён в Южный городок Томска. Курсанты 1-й батареи были уже грамотные парни и все комсомольцы. Петя жаловался на сердце и на лыжах не бегал – ревматизм. Учился на 5 и был смирный, большой, белый, как лён. Сын вдовой женщины из Итата Кемеровской области. Однако на фронте в 1941 году, будучи командиром противотанковой пушки, проявил себя смельчаком, находчивым и очень инициативным. Был случай, когда штаб 205-го бежал и бросил полуторку во ржи. В ней были не только галеты, НЗ, но и ящик с деньгами, мешки белья и, наверное, бумаги. Галынский назвался пригнать полуторку. Старший лейтенант Пархоменко похлопал Петю по плечу и сказал мне: «А ну, старшина, проводи-ка парня, медаль “За отвагу” будет». Мы пошли, вечерело. На сарае в поле, уже на ничейной, увидели двух солдат с большими биноклями. Стрелять в них не стали, проползли рожью, и Петя пошёл к немцам, где была ещё не обнаружена машинёшка. Слышу она зачихала, забухала и сразу же со всех сторон пошли трассирующие очереди пуль. Полуторка пропрыгала мимо куста, в котором я лежал. Белые щепки болтались по борту. Правда, тогда в сорок первом «За отвагу» за такие пустяки не давали. Даже за «языка», которого привёл связной красноармеец Барышников – только в газетку поместили. Остальное Галынский расскажет сам, как он воевал в окружении и проявлял мужество. Он славился там, где люди коченели от ужаса и теряли инициативу даже такие мужики, как Кузичев и Колчанов.

О связном Барышникове

Это был мой запасной наводчик, но его забрал штаб 205-й. Бырышников был спортсмен по бегу, в Юрге при открытии лагеря брал приз – три километра за 13 минут без тренировки. Я однажды заподозрил его в том, что 12 километров пути дугой фронта, всего 24 километра за полтора часа красноармеец с винтовкой, с противогазом, с шинелью вернуться не в состоянии. Стал спрашивать и выяснилось, что Строевые Записки – секрет из секретов – Барышников в штаб носит напрямик, переползая дугу в двух местах фронт немцев. «А ты знаешь, чего ты делаешь?» – «Только, пожалуйста, не говорите комиссару, товарищ старшина, то есть, товарищ, младший лейтенант». Второй случай был – послали его на речку Казаковку за водой. Он собрал пук фляжек и отправился, а явился с вёдрами из брезента и очень оживлён. «Прихожу, – говорит, – на речку. Офицеры на той стороне моются. Солдат сидит на берегу с автоматом. Только я вышел из-под ольхи, он взял меня на мушку. Я заулыбался и кричу: «Камраты, рус офицеры идут купаться». Немцы похватали мундиры и оглядываясь, крикнули Барышникову: данки! Вёдра забыли. Когда я стал подниматься на свой берег, ихняя «скалка» упала мне под ноги и не разорвалась». Молодчина был Барышников. Вот и «кукушку» откуда-то приволок, днём с ихним автоматом и с гранатами. Голодный был тот мерзавец. Когда его кормил командир Колчанов, мы думали он обожрётся. Эта «кукушка» много вреда делала нам несколько дней подряд.

 Первое крещение

Как говорится, наш дивизион 205-й и моя первая батарея, бывшая учебная, врастали в войну, обстреливались, обжигались не так уж долго. Как-то сразу в душе всё перевернулось и лагерные учения ушли куда-то в прошлое. Здесь на войне всё встало по-своему, по-особому. Взять первое крещение у городка Белый Смоленской области. Где впервые нас бомбили по 30 стервятников и по 10 раз кряду в день. Парни сразу поняли, что большого вреда от них нет. Только страшновато, громко рвутся бомбы и глубокие ямы роют. Однако, все были целые, и Строевая без изменения подавалась в штаб 166-й стрелковой дивизии. Весельчак, красавец, прямо сказать, Пархоменко, командир штаба дивизиона, поддёргивая брюки, петушился перед солдатами вечерами: «Ну, вот и всё. Простояли, правда без обеда день, вечером привезут кашу. Разбита наша кухня на клячах». А один на один нач. штаба 205-го ОАД Пархоменко мне говорил: «Хрен, должно быть, мы с тобой попаримся в Громовской бане, ещё фронт не образовался, а потерь много, крепись, Ромашка, из тебя командир выйдет, я не ошибся представить на вас аттестацию. Вишь, на морду ты не меняешься, нервы у тебя, как у медвежонка… Завтра встанем в расположении пехоты. Тебя, Ромашов, пошлём в секрет с парой орудий в 8-ю роту к цыгану. Восьмая рота вклинилась до большака на Ярцево. Там станете на случай танкового нападения. Только не говори бойцам. Танки Мюллера какого-то скапливаются в Издешковой. Смотри на карту – во! Батурино. 517-й полк хорошо продержался вчера и сегодня. Особенно 8-я рота 2-го батальона. Познакомишься там, держись, они пушкарей уважают, окопы для нас уже роют сейчас».
Командир 8-й роты опрятный и чёрный, как цыган, так мне понравился с первого взгляда. Он рассказывал: «Нас осталось мало. У меня видишь раз-два и обчёлся. Но атаки вчерашние мы выдержали. Посмотри чернеют – это трупы»! Первый раз в разных позах я увидел убитых. Мне пробрало кожу, и я устыдился, глядя на этих пехотинцев.

 «Видать кадровый Вы», – спросил мл. лейтенант 8-й роты, глядя на блестящие мои сапоги и на заправку. Стояла редкая пальба из крупнокалиберных. Мл. лейтенант пехоты мне рассказал:
 «Это вот лает миномёт, а это вот та-та-та крупный пулемёт, скоро его не будет, его накроют наши снарядики. Вон посмотри туда».
И я увидел беловолосых врагов, играющих в карты. Мне было удивительно, до мозга интересно, а политрук давно уполз к нашим, но недополз Трофименко, его заметили во льне и изрешетили спину и ягодицу. В два часа дня начался по нам сильный огонь из миномётов, вот здесь я коптел впервые от чужого дыма и закаливал нервы в этой незабываемой роте 517-го стрелкового полка, 2-го батальона. А фамилию того славного цыгана не запомнил. Только и всего помню – он курил, странно затягиваясь и часто сплёвывал. Как я уже сказал, что дивизион ПТО часто кочевал в ожидании танков и даже в соседнюю дивизию на стыках. Но нам не приходилось стрелять в танки. Уничтожали огневые точки и по колоннам изредка, да кочующиеся орудия дежурили по фронту 166-й. Первое счастье видеть близко танк это удалось сержанту Герману Гончарову. Он был тяжело ранен при этом и уехал к Шурочке в Томск в госпиталь. Женат он был накануне войны на судье областного суда Александре Плотниковой. Уже умер Герман Гончаров. Хороший командир орудия был. Отличник!

Иосиф Войцеховский, Леонид Седых

Вскоре мы где-то в конце июля или в начале августа 41 года с вечера узнали, что взвод второй батареи придаётся командиру батальона Войцеховскому. В этом взводе командиром орудия служил Лёня Седых, отличник, курсант 1-й батареи 205-го. Хороший был паренёк, призван из Воронежской области. Утром другого дня мой взвод пушек бросили туда по тревоге в деревню Лопатчинки, где уже шёл бой с 14-ю танками. Мне позавидовал ком. взвода из 3-й батареи Митин лейтенант, кадровик: «вот счастливчик». Когда из-под Сёмовки мы добрались до деревеньки Фрол или Лопатчинки, церковка была полуразрушенная. Мой Лёня Седых, стоял бледный, его лейтенант медслужбы, кажись Сергеев фамилия нашего врача дивизиона, обматывал широкими бинтами. Грудь у Лёни была насквозь пробита осколком. Здесь уже атака танков была отбита. Один маленький, как чёрный гроб, стояла чужая машина с крестами, а другой большой танк дымил в рощице. Тогда я услышал от Кузичева, он тоже был почему-то здесь, что комбата увезли раненого в санбат. Войцеховского Иосифа я хорошо в лицо знал по полковой школе, по клубу и по подготовке на парад. Это был стройный, резко и чисто командующий пехотинец, с ворошиловским значком на гимнастёрке, кадровик. Тогда все думали ранен и выживет, а потом к обеду того дня мы узнали о его смерти и завтра же газета поместила большую заметку «Огонь на себя». За эту атаку пропало 2 замечательных человека, первый – комсомолец 205-го Седых и второй – Войцеховский-коммунист. Газета, этот же номер фронтовой «За родину», кажись имя её, поместила о накрывающем огне 499-го ГАП (гаубичного артиллерийского полка) отличился в огне, разгромивший колонну танков у церкви в Лапатчинках, а о Седых не было одного слова. Наш замполит Зайцев ходил в штаб 166-й с письмом, да воротился из-за сильных преследований самолётов. Они гонялись по полю за повозками и за бабами-беженцами, пробирающимися с детьми беспрерывно в нашу сторону на восток!

 Ваня

Неуправляемая серая лошадь в карьер несла телегу. С телеги падали вёдра и мокрые одежонки. На повороте из этой брички выпал белоголовый босой парнишка. Локоть кровоточил и коленочки были побиты. Лицо было в крови, ребёнок выплёвывал грязь и кровь изо рта, а конь его удрал за речку и скрылся.

 – Ты чей?

 – Ничей!

 – Как тебя зовут?

 – Ваня.

 – А папка где?

– Папки нетути, мамка упала там.

Ванюшка 6 лет показал рукой на запад и не плакал.

Поля смерти

Артиллерии не видно своих результатов. Снаряды с двух сторон шуршат в воздухе и беспокоят весь фронт днём и ночью, изматывая нервы… Но мы уже привыкли к ним. Бьёт влево – за молоком, рвутся справа – нащупывает. Главное не кланяться чужим. В начале августа наши полки сильно вклинились во вражьи расположения. Немец оставил окопы чистые без единой бумажки и окурков. На меже между, роща «Утюг» – вправо, роща «Пытырещева» – влево, ориентир сухая яблоня. В Репене, кажись так. Мы пошли. И что я увидел – не забуду. Набитые, как утопленники большие люди, раздутые на солнце валялись там и сям. Подтяжки врезались в белые рубахи, засипелые руки с кольцами на пальцах. Сапоги раструбом высокие, офицерские должно. Чужие люди. Таких и пушек я никогда не видал даже на картинках. Поля смерти. А дальше, как большой стадион море берёзовых крестов с чужими касками на верхушках. Посередине этой площади в крестах стоял огромный, как телеграфный столб, католический крест. На доске золотом была написана дата и фамилии с инициалами по-немецки. Вот оно что такое война, подумал я. И тогда в первый раз понял начало её и дела 166-й стрелковой дивизии. Сюда на это кладбище, очевидно, свезено было много трупов врагов.

Зам. политрука старшина Зайцев

Мы двумя взводами – 5 орудий у рощи, дорога на Батурино встали в секрет на случай появления танков. Ночью 12-15 августа к нам пришёл этот замполит с газетами и журналами. Солдатики дремали, сидя спали, кое-кто кушал, а он всё читал, читал… В ту ночь я не мог уснуть. Западная часть рощи не имела пехоты и ничем кроме дальнобойных гаубиц не прикрывалась. Яр у той речки был высок и обрывист. В 2 часа ночи мы услышали с Зайцевым бряцание железа и сразу поняли – идут. «В ружьё!» Зайцев взял ручной пулемёт. Ожидали. Шла вражья разведка боем. Человек 150 примерно. Мы все враз палили в рощу. Поднялся рёв, ругань, ответная пальба. Вспыхнули ракеты, бой завязался. Когда закончились диски пулемёта, Зайцев схватил карабин и пополз за соснами. Ракеты потухли. Стреляли наугад. Утром мы сосчитали 15 убитых и двух нашли в ямах – раненых. Разведка ушла обратно, в яру были следы сапог и потерянное снаряжение врагов. Не забыть мне таких Зайцевых.

 Татьяна Михайловна Селищева

Один раз я был со взводом 2 пушки и третья немецкая трофейная брызгалка 36 мм, послан на охрану штаба 166 с/д. «Идите, отдохните там, сказал Пархоменко. Покушаете хорошего обеда». Мы прибыли ночью и потеряли направление. Штаб 166-й уже дальше замаскировался, куда? Редко кто мог знать – куда? В берёзовой роще у большака белели ярусы мешков с овсом, с крупой и были палатки с табличками «Санбат». С юго-запада, как туча, заходили стервятники, будто сюда держат путь. Мы свернули в лесок и видим: другая колонна мессеров начала нырять в рощу. Огонь, дым, грохот, рёв лошадей. Вижу, по большаку катит легковушка, стала и какой-то человек в телогрейке упал мне на спину. Прижались, сейчас грохнет. Бомба упала под дуб и выбросила его как былинку, легковушка перевернулась вверх ногами. Долго бомбили рощу и ушли на запад ненаказаны. Мы поднялись из воронки, на мне был какой-то полковник, а кто он? Чёрт его знает. Штабелей мешков уже не было, роща сильно поредела. Медсанбатовцев перевязывали солдаты. Здесь я узнал, что штаб 166-й в следующем леске. Доложил о прибытии, какой-то пом. сан в офицерских ремнях указал нам место обороны на тот знакомый уже тракт. Пришла из леса кухня в полуторке и нас пригласили. Здесь я увидел дамочку в берете с наганом, в сапожках. До чего хорошая и весёлая! Не успели поесть, налетела стая ворон и принялись бомбить окрестности. Селищева Таня не спряталась в блиндажах. Она стояла и считала… 16, 17, 18, 19. Я тогда узнал, что эта женщина вдохновляет многих и смеётся над затрусившими писарями. Селищева пережила ещё много горя. Тогда же у штаба я увидел генерала в солдатской шинели и в простой пилотке. А Шарфутдинов мой сказал: «Маскируется». Были и чудаки, ребятки. Штабы меняли своё расположение. Комендантский взвод, такой же усталый, как наши взвода, явился на обед с лопатами и оружием. В сентябре я поехал в баню, уже 2 месяца не мылись горячей водой и увидел в тылу иную жизнь. В высоких тополях играл духовой оркестр, мелькали платья, береты, пилотки. Как другое царство было над фронтом. Жизнь молодых била ключом, несмотря на тяжесть сдерживания фрицев.

 Окружение

Артиллерийский мастер лейтенант Фролов был скромный, трудолюбивый и, как лось, выносливый. Он ходил по передовой с ключами и молотками и молча делал неисправности или подкрашивал пушки. Вот так, без особых выдающихся участий в боях, шло лето 1941 года, приближался октябрь. Было ещё в сентябре месяце слышно, что стягивается техника, люди вражеского стана к большой дороге Москва – минское шоссе. Шли бои, то жестокие, то перестрелки. И вот утром 2-го, кажись октября, как небо прорвалось, посыпались снаряды, мины на передний край русских. Пыль, дым и земля поднялись до облаков. Пехоты отходило совсем мало. У нашего 205-го дивизиона оставались только бронебойные патроны 45мм. Заваруха прорыва врагов началась в 5.30, а в 7 утра пошли их танки не густо, по одному, по два – логами, всё ближе и ближе слышались моторы. Рядом командира батареи крупной артиллерии клали на верховую лошадь убитого. Жутковато было. Вот вернулся из лога один танк. Я сел к прицелу, сделал выстрел, второй по башне, мой снаряд второй, как горящая свеча, рикошетом засветил куда-то в сторону, но танк остановился и успел выстрелить с перелётом по нам и опять скрылся в лог. Мы увидели уже его впереди нас на равнине перед д. Казаковкой. Дали выстрел из обеих пушек. По нему же била гаубица 499-го что ли. Он задымил. Мы получили распоряжение от политрука 205-го сцеплять орудия и отходить за речку Щуклину. У речки той уже шёл бой с пехотой. Мы ехали наугад или на авось. Машина моя, старый зисок, загорелась и тут мы с расчётом побежали к реке. С яра прыгала в воду кавалерия, бежала пехота, многие были в белых свежих бинтах. Мост был не сорван. Успев переехать мост одной машиной с одной пушкой. Затем сапёры подорвали мост. На лугу перед рекой горели танки врагов. Здесь я встретил начальника артиллерии ст. лейтенанта Василия Горшкова. Это был когда-то мой ком. взвода в роте тяжёлого оружия в Северном военном городке. Я ему пожаловался, что потерял зиса с пушкой и шофёра Бабкина. Он сердито крикнул на меня: «Чего ты плачешь, у меня у самого два миномёта уцелело, да три пушки без Лемитов». Мы закурили, расцеловались и он ушёл с дороги. Пехоту врага слева по лугу сильно косили наши пулемёты, а она всё шла и шла цепями упорно к реке почти в лоб. До вечера на увале перед р. Щуклиной держались наши, а к вечеру мы из штаба 166-й получили узенькие длинные бумажки – маршрутки. Большие дороги сильно бомбили самолёты. Всюду в лесах и на переправах было навалено зисов и полуторок, копали могилки, хоронили товарищей. Шло большое медленное отступление. В небе начинались невиданные до этих дней воздушные бои соколов с асами. По небу проходили какие-то дирижабли, висящие на тросах за огромными самолётами. Ночами горели горизонты и прожекторы, пахло гарью, в машинах слышны были стоны. А нам навстречу у дер. Лесобуховалово попалась большая колонна КВ-танков и вереница машин со свежими солдатами-дальневосточниками. Эти шли напротив на Запад и понять нельзя было простому человеку, что творится на Вяземской или Брянской земле.

 Чёрт её знает, все молчат, все надулись, осерчали друг на друга. Горючее выходило, занимали друг у друга ведёрко бензина и шли медленно на восток, а куда? Зачем? Враги, очевидно, шли тоже рядом по большим дорогам, потому что 8-го октября их оборона была плотной и глубокой. У с. Богородицкое где-то севернее Вязьмы наши Шилкин, Вирясов и Пётр Галынский организовали прорыв из окружения в сторону Москвы. Трассирующие пули так густо полосовали воздух над логами с. Богородицкое, что и непредставимо. Тогда не спрашивали из какой части, выдавали по 10-20 патронов на карабин или винтовку и группировали бойцов по подразделениям. Многих наших уже не было видно. Не было командира 205-го Кузичева, не было комиссара нового товарища вместо Колчанова. Не было штаба и казначея ст. лейтенанта Родичева, а военфельдшер Сергеев здесь бегал, среди наших. Всю ночь на 9 октября шёл бой, удалось ли кому прорваться? Раненых сносили к пылающему совхозу. Утром пошли танки утюжить – добивать уцелевших за эту ночь. Шилкин нас отвёл в леса. Там к счастью попала пекарня, набрали теста, как сухой паёк. Я с группой разных специальностей пехотных и наших получил задание разведывать путь на север от совхоза. В 12 часов дня мы напоролись на роту или взвод солдат врага и людей половину разбежалось. Со мной осталось с десяток. Мы укрылись в камышах в воде и там нас нашли. Трое живых были схвачены и конвоированы в гор. Ярцево.

В партизанах

 Мне удалось бежать из-под стражи. Через некоторое время я присоединился к партизанскому отряду, где командиром был капитан Сидоренко из пехотного стрелкового полка. Партизанский отряд под руководством капитана Сидоренко действовал в районе дорог Дедово – Ржев, Батурино – Ржев, Батурино – Ярцево, Ярцево – Вязьма, Издешково – Шурково, Потэлица – Ярцево, Потэлица – Ржевское шоссе и др. Резали связь, поджигали немецкие склады, выявляли немецких старост, проводили с ними работу, а затем давали задания. Помню имена дорогих товарищей. Это командир партизанского отряда смоленских партизан капитан Сидоренко Борис Всеволодович, его артиллерийский мастер лейтенант Бахтин, его писарь Саломина, его комиссар «Вася» из томского завода Металлист, его личный связной Бахарев, его нач. артиллерии – командир единственной 45-мм пушки Ромашов, то есть я. Рядом с нами действовал партизанский отряд «Смерть фашизму». Это была гроза Смоленщины. Они имели рации, пушки, танкетку, много лошадей и немецкое оружие, почти вдоволь патронов. 15 марта 1942 года Сидоренко приказал меня раненого перебросить через линию фронта. Я был переправлен в буран к своим в 71-ю дивизию, затем доставлен в Москву. Проверен до нитки. После лечения ещё долго пришлось ходить по фронтовым дорогам, окопам. Много воевал на Украине, на Дону, в Донбассе. И всё же дожил до сегодняшних замечательных дней. О людях хороших написал, как знал, они все для меня были дорогие, отважные и все немало перенесли невзгод. Все они герои для меня,
 раз сражались и умирали за Родину.

Страница: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26